Давно это было. Немногие из cтариков-то знают, что были времена Буса Белояра, избранника богова. И сбирал он воев-охотников да дружины князей малых, и ходил он в походы ратные. Многие с ним были тогда, потому как на самих небесах он был и возвернулся на землю и много рёк о вышних ланах. Так вот и ратничал он с мужами добрыми – с русами разными. И вот в одной сече получил удар мечём один из его воинов. Упал он в бурьян. Не заметили его после сечи, когда своих подбирали. И лежал тот муж, лежал ни жив – ни мёртв, кровь его запеклася на одёже и не истекла. И вот открылося сознание его, и видел он себя такого белого, как из дымки сотворённого, и как бы сверху, как бы возлетая над землёй.
Однако ж и неясно видел. Вот те на! А когда не видел ничего, то чувствовал члены свои и спину, как по телесам холод пробирается. Сам не поймёт: умер – не умер, сон – не сон, он ли это или не он? Да-а-а…
Так и лежал долго. И уж понял что не спит. И великая печаль вошла в сердце его. И стал он причитать и горевать: «Что же это со мною?» И меж тем стал он слышать ветра шумок, шмеля полёт, шуршание жука, да трав шелест – это когда светло на лице и тепло было. Тут и запахи к нему пришли разные. А видать-то ничего-таки и не видел. Ни рукой пошевелить, ни ногой… Что такое? А когда темень становилась и знобко – то уж мышей слышал и кротов слышал, а пуще кузнечиков. И понимал муж ратный, что это ночь. Так он лежал, да забывался во снах неясных, а коли не спал, то и не явствовал тоже. И вот то впадал он в горечь и тоску, то вперекор тому старался различить поболе вкруг себя. Воспомнил он сечу-бой быстрый, да как вдарило его сзади: «Знать приходит моё время», – подумал. А тут бабочка на лицо ему села, почувствовал он её. А потом стал чувствовать и мошку разную. Да осерчал, да начал пробовать подняться. Ничего не вышло. «Нешто мука такая будет», – подумал. «А что это такое на лике моём, – подумал, – аль трава какая-то. Колка что-то. Али бурьян какой?» Полежал, поглядел неким взором на тот уж и неявный лист, что лицо его прикрыл: «По виду уж похож на осот». Да-а-а…
И вот как пролетал шаловливец стрибожий, так и колол его лист бурьянный. И каждую иголочку листа того он различал ланитами. И хоть ни жив, ни мёртв был, а и при этом чувствовал он, что силы даже те уходят, кои мысли его питают. Да так и говорил он промеж себя разное, и начал говорить и к бурьяну-осоту, что, мол, колешь ты меня, бурьянушка?
– А это, чтоб ты не засыпал.
«Вот те на», – удивился воин, потому как бы услышал мысли такие от растения.
– Слышу ли я тебя, али леший потешается?
– Осот я.
– Погодь, погодь, бурьянушка, а что со мной?
– Лежишь ты, да кровью напоил меня. А я тебя от воронья заслонил.
– Здрав же будь и цвети.
– Так бы всегда и говорили, а то всё как на нечисть смотрите на меня, человеки.
– Да нет, играем мы в детстве-то колючками твоими, кидаемся ими, да шуткуем…
– Что ж не шуткуешь?
– Ни жив, ни мёртв лежу, хочу встать да не сдюжу. Но ты уж коли меня, коли.
И так ещё было какое-то время.
– А пошто ты меня прикрываешь, осотушка?
– Жалею.
– А пошто жалеешь?
– Похожи мы.
– А как же мы похожи?
– Ты крепко за жизнь держишься – и я. Ты от ворога колешься – и я. Попробуй меня вырвать.
– Э, не-е-е… – и тут муж снова впал в какое-то беспамятство. И виделось ему тем взором своим место то, и парил он над яром тем, да над полем многотравным. И хотелось ему прилечь на травы и обнять их, подышать ими, и лик утереть. И обнимал, обнимал… И так он возжелал встать телом-то, что опять обрёл разум свой, обрёл разум да и слышит:
– Обнимает нас.
– Обнимает, обнимает.
«Что такое? Кто такие?», – думалось ему. Помедлил да и речёт : «Кто вы?»
– Мы… мы … мурава.
– Клевера мы.
– Крапива.
– Лебеда, лебеда-а-а!..
Так и дальше понеслося, мол и душица, и зверобой, и кровохлёбка, и горицвет… Вот ведь как случилось – заговорили травы! И такое волнение в травах творилось, будто ветерком их колыхало. И задышал воин духмяностью трав полевых, и возрадовался воин: «Ой же сколько вас, родимых травушек. Ой же как вы хороши!»
– Так учись у нас, коли разумеешь, – сказал вьюнок.
– Поучите, отчего ж не поучиться.
И стали травы рассказывать ему о том, как выживают они, да на что пригодны: кто на пищу, кто на крашенье, кто против хворей помощник, а кто житием своим подсказывает, мол, как изловчаться надо. И так ещё было какое-то время. Немало услышал муж тот, да всё дышал и дышал. И знал он теперь, что в поле и без вяленой говяды долго жить можно, ежели лето красное стоит. А и на зиму натолочь можно кореньев разных, да и печь хлеба. А и заквасить можно травы многие, да и есть салаты…
– Сколько же пользы в вас, сколько же жизни! – вырвалось у мужа ратного из груди и закашлялся он.
– Что же ты-то лежишь, нешто умираешь?
– Ой ли, не могу встать.
И зашуршали травы, зашумели: «Полынь ему надо, полынь… полынь…»
И тут почувствовал человек запах полыни незабываемый и очнулся. Глядь-поглядь, небо вечернее. Привстал на руки, и на ноги встал, на меч опёрся. Вышел из бурьяна, вдохнул всей грудью, поднялся к полю, отдышался и сказал: «Спасибо, травушки родимые. Спасибо, бурьяны матёрые. Век не забуду», – и пошёл к своим, дивясь сбывшемуся. А когда домой добрался, обнаружил на рубахе три репяха: «Распотешился осотушка, привечает…», – да и посадил их у дома.
Сказывали, ведуном он был потом – Травяном.
это особый микроклимат вашего участка, ведь дернина задерживает влагу, пыль, улучшает структуру почвы
